Он бы отдал душу за то, чтобы держать ее в своих объятиях, но это было просто желание, а не любовь, для любви в его сердце не осталось места. Мюрат когдато был ее любовником, возможно, в глубине души он так и не простил его, равно как и всех остальных, кто пользовался благосклонностью его жены. У него возникло предчувствие, что это его последний в жизни бой, и он чувствовал себя совершенно спокойно.
Он не боялся смерти, но и не искал ее, как когдато, и был готов встретить ее спокойно и с безразличием. Это самое подходящее настроение для любого солдата спокойное принятие того, что этот день будет его последним днем. Они сдружились за последнее время и были вместе, когда получили приказ штурмовать главный редут. Снова и снова поднимались из окопов солдаты, но яростный огонь русских отбрасывал их назад, затем противник перешел в контрнаступление. Утром началась яростная рукопашная схватка, которая продолжалась весь день, пока наконец французы не прорвали первую линию обороны, затем вторую, третью, и редут пал. К концу дня был взят редут на стихи маяковского принятые контактерами фланге, и с правого редута русские отвели свои войска, однако в результате яростной контратаки русские опять взяли центральный редут.
На израненной земле лежали груды тел, некоторые погружались в вонючую трясину болот. Поле было усеяно развороченными пушками и трупами лошадей.
Больше всего их оказалось на склонах холма, где располагался основной редут и сейчас развевался французский флаг. Захват этого бастиона обошелся французам в чудовищно дорогую цену, самую дорогую за всю войну. Наступили сумерки, скрывая страшную картину сражения, и в это время по полю начали двигаться санитары и оставшиеся в живых солдаты в поисках раненых, нередко из жалости убивая тех, кого нельзя уже было спасти. Под ним был убитый русский капитан. Земля пропиталась кровью, и никто из них не стонал и не шевелился. Он мертв, месье, сказал санитар, наклонившись к полковнику и дотронувшись до его развороченной груди и руки.
В него стреляли с расстояния не больше фута, а потом еще ктото нанес ему удар саблей.
Очень слабое, нет смысла вытаскивать его отсюда, ответил санитар. Он уже почти труп. Я слышу, как вон там ктото стонет можно я пойду туда? Да, иди, сказал майор. Он наклонился и попытался найти хоть какието признаки жизни в неподвижном теле своего полковника. Уже почти совсем стемнело, и скоро будет невозможно пройти по полю назад, пробираясь сквозь окровавленные тела. Если он и умрет по дороге к лагерю, то это не будет иметь для майора никакого значения. Ничто не будет иметь для него значения после этого жуткого дня, когда он потерял стольких друзей и не менее трех четвертей своих солдат. Но майор не мог допустить, чтобы человек, которого он полюбил и которым восхищался во время всей этой проклятой кампании, остался гнить здесь, как дохлая собака, на стихи маяковского принятые контактерами грязью поле.
